«Он не бьёт — значит, это не абьюз»: как нас учат терпеть психологическое насилие

Очень часто всё начинается с фразы, которую женщина говорит себе почти автоматически, словно снимая внутреннее напряжение: «Ну он же меня не бьёт». В этой фразе много облегчения и много самообмана, потому что за ней обычно прячется длинная цепочка оправданий, которые помогают не называть происходящее тем, чем оно на самом деле является. Он может быть холодным, резким, язвительным, может неделями молчать, исчезать эмоционально, игнорировать, обесценивать чувства, переворачивать слова, заставлять сомневаться в собственной адекватности, но пока нет синяков, женщине кажется, что она не имеет права на слово «насилие». Ведь нас учили, что абьюз — это что-то очевидное, грубое, почти карикатурное, а если человек выглядит прилично, работает, улыбается на людях и не повышает голос при свидетелях, значит, проблема где-то внутри неё.

Психологическое насилие почти всегда маскируется под «характер», «сложность», «строгость», «усталость» или даже «правду жизни». Саркастические комментарии подаются как юмор, холод — как потребность в личном пространстве, молчание — как способ «не усугублять конфликт», а постоянное обесценивание — как забота и желание «сделать лучше». И женщина постепенно привыкает к тому, что её чувства обсуждаются, оцениваются, ставятся под сомнение, словно она каждый раз должна доказать, что имеет право чувствовать то, что чувствует. Она слышит фразы вроде «ты слишком остро реагируешь», «ты всё выдумываешь», «ты опять драматизируешь», «я этого не говорил», «ты неправильно поняла», и со временем перестаёт доверять себе, потому что реальность рядом с таким человеком становится зыбкой и постоянно ускользающей.

Газлайтинг — один из самых незаметных и разрушительных механизмов психологического насилия, потому что он не ломает напрямую, он медленно расшатывает внутреннюю опору. Женщина начинает сомневаться в своей памяти, в своих ощущениях, в своём восприятии, и чем дольше это продолжается, тем сильнее появляется ощущение, что без этого человека она вообще не сможет ориентироваться в жизни. И здесь снова включается защитная мысль: «Ну он же не монстр, он просто такой», потому что признать, что рядом не просто «сложный человек», а источник постоянного психологического давления, означает столкнуться с очень болезненным выбором.

Отдельное место в психологическом насилии занимает холод и молчание. Это не крик и не удары, это тишина, в которой женщина остаётся одна со своей тревогой, чувством вины и желанием всё исправить. Молчание используется как наказание, как способ вернуть контроль, как инструмент, при котором партнёр вынужден угадывать, что он сделал не так, и стараться ещё больше. И в этот момент снова возникает знакомая мысль: «Если бы он был абьюзером, он бы кричал, бил, угрожал, а тут просто тишина», хотя именно эта тишина часто оказывается самым болезненным местом.

**Почему же женщина годами не называет это насилием? **Потому что психологическое насилие не оставляет видимых следов, но оставляет постоянное напряжение в теле, хроническую тревогу, ощущение, что ты всегда «не такая», и страх сказать лишнее слово. Потому что общество долго учило терпеть, быть мудрее, мягче, гибче, объяснять себе чужую жестокость сложным детством или тяжёлой работой. Потому что признать, что ты находишься в абьюзивных отношениях, — значит признать, что любовь, в которую ты верила, оказалась чем-то другим, и это очень больно.

Со временем в таких отношениях формируется особое состояние, когда женщина всё время находится в ожидании: хорошего настроения партнёра, его одобрения, редких моментов тепла. На фоне постоянного стресса в организме повышается кортизол, тело живёт в режиме тревоги, а любые редкие вспышки внимания и близости вызывают резкий выброс дофамина, создавая ощущение, что всё это имеет смысл, что ради этих редких моментов стоит терпеть. Окситоцин, гормон привязанности, закрепляет связь именно в моменты примирения, и постепенно мозг начинает связывать любовь не с безопасностью, а с облегчением после боли. Поэтому психологическое насилие так трудно распознать и ещё труднее прекратить — оно буквально встраивается в систему восприятия.

Очень часто женщина начинает задумываться о происходящем не после очередного саркастического комментария или холодного вечера, а в момент, когда замечает, что перестала быть собой. Когда исчезает лёгкость, спонтанность, желание делиться, когда появляется постоянная самокоррекция, словно внутри включён цензор, который проверяет каждую мысль и каждое слово. Когда даже в одиночестве не становится легче, потому что внутренний голос уже звучит чужими интонациями. И в этот момент снова появляется спасительная мысль: «Ну он же не бьёт», потому что она позволяет не делать шаг, который кажется слишком страшным.

Но правда в том, что психологическое насилие — это тоже насилие, просто более тонкое, более социально приемлемое и потому более разрушительное. Оно не всегда выглядит как кошмар, чаще как медленное стирание границ, чувств и уверенности в себе. И если рядом с человеком ты всё чаще чувствуешь себя маленькой, виноватой, недостаточной, если твои эмоции постоянно обесцениваются или высмеиваются, если ты живёшь в напряжении и ожидании, это не «просто сложные отношения». Это сигнал, который важно услышать.

Признать психологическое насилие — не значит обвинить себя или другого, это значит вернуть себе право на реальность. Право на то, чтобы назвать происходящее своими словами. Право на то, чтобы не терпеть только потому, что «могло быть хуже». Потому что** отсутствие ударов не делает отношения безопасными, а отсутствие синяков не отменяет боли.** И именно с этого понимания часто начинается путь выхода — не резкий, не идеальный, но настоящий, путь к жизни, в которой близость не требует постоянного напряжения и самоуничтожения.