Почему я не работаю с детьми: профессиональная позиция психотерапевта!

Сегодня я хочу объяснить свою позицию — не как оправдание, а как эстетическую и методологическую необходимость.

Ребёнок — не изолированная система!

Когда я вижу ребёнка с тревожностью, агрессией, апатией или психосоматическими симптомами, я вижу не просто «поломку», которую нужно «починить». Я вижу маленького человека, выросшего в определённой экосистеме — его семье. Эта экосистема либо питает, либо отравляет. Чаще всего — и то, и другое одновременно.

Дети — зеркала семейной системы. Их симптомы часто являются криком о помощи, который семья не слышит, или даже языком, на котором говорит сама семейная дисфункция. Проработать с ребёнком его страх — и вернуть его в среду, где этот страх ежедневно подпитывается? Это все равно что перевязывать рану, не вынув из неё осколок стекла.

Проблема осознанности и ответственности🫵

Я не работаю с детьми, которые «не осознают» и «не берут ответственность» — но не потому, что требую от них взрослого понимания. Психотерапия требует минимального уровня рефлексии, возможности назвать свои чувства, готовности к изменениям. Ребёнок 5, 7 или даже 12 лет, находящийся в травмирующей среде, часто не имеет даже этого базиса — его психика занята совершенно другим и она еще не до конца сформирована.

А главное — какая «ответственность» может быть у ребёнка за семейную систему? Он не выбирал родителей, не создавал правила, не устанавливал границы. Просить его «взять ответственность» за изменения — значит возлагать на него ношу, которую несут взрослые.

Возвращение в ту же среду: почему терапия может стать предательством?

Представьте: в течение нескольких месяцев я создаю для ребёнка безопасное пространство. Мы находим слова для его боли, учимся распознавать эмоции, строим внутренние опоры. А затем час за часом он возвращается в среду, где:

· Его границы систематически нарушаются

· Его чувства отрицаются («не реви», «не злись»)

· Его травматический опыт не признаётся или даже поощряется («папа бьёт, потому что любит»)

Что происходит с нашей работой? Она превращается в источник дополнительного страдания. Ребёнок получает опыт безопасности — и теряет его. Учится доверять — и снова сталкивается с предательством. Это не терапия. Это, простите, профессиональная безответственность.

Моя этическая позиция!

Поэтому мой подход строг:

1. Первичная консультация всегда с родителями. Если они не готовы хотя бы на встречу — работа с ребёнком невозможна.

2. Работа начинается с семейной системы. Часто — исключительно с родителей. Пока взрослые не осознают свою роль в состоянии ребёнка, не готовы меняться сами — детская терапия будет сизифовым трудом.

3. Я работаю с детьми только при условии параллельной или предшествующей работы со взрослыми. Исключения — случаи, когда ребёнок уже изъят из травмирующей среды или взрослые проходят собственную терапию и демонстрируют изменения.

4. Иногда моя работа — отказаться от работы. И направить семью к специалисту по зависимостям, семейному терапевту или, в крайних случаях, в органы опеки, если есть насилие.

Это не значит, что я отказываю в помощи

Напротив, такой подход — и есть профессиональная помощь. Я отказываюсь создавать иллюзию, что можно «починить» ребёнка, не меняя среду, в которой он живёт. Это было бы обманом.

Если ваш ребёнок страдает — начните с себя. Спросите себя:

· Что в моём поведении, в наших семейных правилах могло привести к этим симптомам?

· Готов(а) ли я измениться, чтобы помочь своему ребёнку?

· Готовы ли мы как семья обратиться за помощью?

Детская психика невероятно пластична. Она способна к исцелению, когда получает поддержку. Но настоящая поддержка начинается с готовности взрослых посмотреть в глаза своей ответственности.

Именно поэтому я не работаю «просто с детьми». Я работаю с семьями. Или не работаю вообще — если семья не готова к изменениям. Это мой профессиональный и человеческий выбор.

С уважением к вашей семейной истории,

Маргарита Пузанова